Интервью с кандидатом исторических наук, заслуженным работником культуры РТ Рауфой Каримовной Уразмановой мы готовили давно, но именно в год юбилея этнографа оно удачно состоялось, и многие идеи, звучащие в нем, носят не только историографическое значение, но и связаны с нынешними проблемами, стоящими перед татарским народом.

- Рауфа Каримовна, расскажите, пожалуйста, нашим читателям о своих корнях.

- Считаю времена своего вступления во взрослую жизнь очень счастливыми. Родилась я в 1936 году в маленьком городе Можга, в Удмуртии. К моменту моей учебы в 9 классе умер Сталин, как-то быстро стало уходить ощущение гнета, исчезали тревоги и опасности. При этом жизнь в послевоенные годы оставалась тяжелой. Например, далеко не все семьи могли найти деньги для обучения своих детей в старших классах, а оно долгое время было именно платным.

В детстве я была активной, целеустремленной, являлась секретарем школьной комсомольской организации. Время, о котором я упомянула, наполнялось искренней верой в будущее, восстановление нашей страны, движение вперед. Словом, оттепельные годы надежд. А еще бесконечно повезло, что наш отец был с нами: к началу войны он был уже старым, больным человеком и на фронт папу не взяли. Как бы тяжело нам приходилось в тыловой Можге, но то, что отец рядом, придавало силы, возможность выжить. Да, с младшим братом у нас были одни валенки на двоих, и когда я приходила из школы, он тотчас хватал их и бежал играть на улицу.

Корни мои из приграничного с Удмуртией Менделеевского района Татарстана, из старинных деревень Бәзәкә и Татар Тәкәш. Я часто бываю там, навещаю их и всегда помню, откуда происходят мои родители. Во время коллективизации очень многие трудолюбивые крестьянские семьи в Татарстане, как и по всей стране, бросали свои дома и малую родину. Повезло тем, кто успел покинуть деревни добровольно, еще до массовых отправок в ссылку. Вот и мои родные, почувствовав наступление беды, сами уехали в Среднюю Азию, а потом вернулись поближе к родным краям.

Мои товарищи, сумевшие окончить старшие классы, стремились уехать учиться в Ижевск или в Пермский университет. Я же выбрала Казань. В поезд впервые села только в 18 лет, в 1954 году. Путь мой направлялся в Казань, в университет.

- А как состоялся Ваш приход в этнографию?

В Казанском университете 1950-х гг. специального этнографического образования как такового не было, лишь короткий курс лекций по этнографии в течение одного семестра читал Николай Иосифович Воробьев – видный интеллигент еще старой школы. Но в этнографию я все же пришла благодаря другому ученому – Евгению Прокопьевичу Бусыгину. Он всем своим отношением к этнографическим деталям, творческим характером увлекал университетскую молодежь, хотелось работать рядом с ним, стать этнографом. И курсовые, и диплом я готовила по этнографии русского населения. Училась на отлично, стала сталинским стипендиатом…

Тогда действовало правило, что для поступления в аспирантуру необходимо было отработать два года по распределению. В моем случае - стать учителем географии в татарской школе. Поначалу предлагалось поехать в Западную Сибирь, но потом возник иной маршрут – в татарскую школу села Кикино Каменского района Пензенской области.

Хотя я и родилась в татарской семье, но своим родным языком владела очень слабо. В школе была единственной татаркой, росла среди русских и удмуртов.

- Интересны Ваши первые впечатления, ведь они вероятно еще больше приблизили к этнографии?

В Кикино – очень большом, многонаселенном, я впервые увидела татар-мишарей. Первую ночь провела у завуча - Фатхия апа, она и сейчас жива, ей за 90 лет. Потом я определилась в одну семью, где хозяевам было под 60 лет – мне девушке, конечно, они тогда казались стариками.

Помню первое лексическое недопонимание: благообразный бабай за чаепитием предложил покушать жәймә. Я сначала удивилась, вспомнив, что так у нас в семье называли половик. А оказалось, что мне предлагают отведать пресную лепешку на молоке и масле. Или моей хозяйке привезли сено, я стала помогать его укладывать, а она мне кричит: «выргыт!» (бросай!), а я не понимаю. Всех потешало, что я татарка, но не знаю татарского языка.

Постепенно я стала знакомиться с богатством своего родного языка, и конкретно с мишарским диалектом. Сама жизнь заставляла – мои ученики почти не знали русского, мне же было очень трудно с ними связно объясняться на татарском. А ведь курс географии особенно изобилует терминами. Тогда просто заучила наизусть названия сторон света: көньяк-көнбатыш, төньяк-көнбатыш. Ехала я преподавать географию, но молодому специалисту с университетским дипломом дали еще и уроки истории. 570 учеников в огромной семилетней школе! Это были не только уроки, которые давала я, но и мое реальное погружение в этнографию, литературный язык, диалект и говор. Бывало, что ученики признавались мне после урока по-мишарски: – «чупте анламадым» («ничего не понял»). Иногда я и вовсе произносила вызывавшее в мишарском диалекте конфуз и разносившееся со смехом потом по всему селу. Вот так и учились друг у друга. Отчеств у педагогов в татарской школе не было, называли меня Рауфа апа. Дети меня очень трогательно полюбили, быстро привязались.

- Отличалось ли население татарской деревень в Пензенской области в начале 1960-х гг. религиозностью?

Внешне религиозность оставалась не особенно заметной, но обряды сельчане, конечно, совершали – и никах, и дженаза, но это проводилось само собой. Если ты татарин, то совершаешь эти обряды. Когда читали дженаза-намаз, так и говорили, что хоронят по-татарски.

Разумеется, в годы пропаганды атеизма религиозную жизнь скрывали, но все же мишари, по моим наблюдениям, мусульманские обряды совершали свободнее и глубже представителей других групп татар. Официальных мулл в Кикино не было, но проводивших обряды власти не преследовали. Однако границы допустимого надо было тогда знать, и люди знали их.

Помимо религиозных традиций и обрядов, бытовали и народные, например, весенний праздник крашенных яиц. Мне ученики рано утром подарили крашенные яйца, и я радостная принесла их в учительскую, за что получила строгое замечание от коллег: «Нельзя поддерживать обряды!».

Спустя много лет меня – уже профессионального этнографа вновь обвинили в пропаганде обрядов.

В журнал «Азат хатын» в 1970-е гг. пришло письмо от татар, которым их местные власти препятствовали в совершении похорон по мусульманскому обряду. Они просили редакцию журнала разъяснить, что обряд этот уже не религиозный, а национальный. В журнале письмо переадресовали мне, и я описала суть татарских похоронных обычаев. Материал опубликовали и этот номер «Азат хатын» пользовался огромным спросом. Но вскоре меня вызвали на ковер в Татарский обком КПСС…

- А что Вы думаете о стремлении активистов из разных татарских групп объявить о своей особенности, вплоть до конструирования отдельных народов?

Для меня, проведшей всю жизнь в экспедициях в разные ареалы расселения татар, эти абсурдные попытки – личная трагедия! Да, кряшены исповедуют православие, а другие группы – ислам, но вера является личным делом каждого и не может по живому разделить один народ с одним языком, происхождением, живущий вместе. Я бывала в Челябинской области у нагайбаков, разговаривающих на одном со мной татарском языке.

В Уфе уже появились публикации, где объявили местных мишарей особым этносом! Когда был жив наш коллега, доктор исторических наук выдающийся ученый Раиль Гумерович Кузеев, работали глубокие исследователи-полевики Наиль Бикбулатов и Светлана Шитова между казанскими и уфимскими этнографами не было существенных разногласий. И никому не приходили в голову антинаучные «идеи» объявить коренное татарское население западных районов Башкирии отдельным народом – мишарями. Поезжайте в татарские деревни Башкирии и спросите у них. Я многократно ездила в эти районы и встречала там именно татар, разговаривавших на татарском языке! Этот факт очевиден, и опровержение его противоречит этнографической науке и мнению самих людей. Никогда у татар не было неприязни к башкирам – братскому народу.

А ведь ныне выплеснувшееся и открыто публикуемое раньше считалось маргинальным, но хорошо помню, что ущербные люди в Уфе, националисты клевали Раиля Кузеева за его честную научную позицию по этнической истории Башкирии.

- Есть ли глубинные причины периодической активизации подобных идей, желания активистов объявить свои группы татарского народа отдельными народами?

Убеждена, что все это началось с 1960-х гг., когда ликвидировалась татарская национальная школа за пределами Татарской АССР. До этого все татары (от Горьковской области и Мордовии до Западной Сибири) жили и учились в одном культурном пространстве: через уроки, учебники, национальную литературу осознавали свое единство, воспринимали литературный язык, сохраняя свои диалекты и говоры.

Будучи профессиональным этнографом и имея опыт руководства отделом этнологии Института им. Марджани АН РТ, я, возможно, выскажу и смелую мысль об особой ответственности этнографов. Подмечая детали быта и духовной культуры, ученые огромные усилия посвятили изучению различий, особенностей, но гораздо меньше - идее единства.

И мишари, при всем очевидном своеобразии и особенностях этногенеза, все же не воспринимали себя мишарями – это исходило от казанских татар. Я бывала в разных районах Мордовии, например, в Торбеевском, в большом селе Азеево Рязанской области, жила в Пензенской области и везде встречала именно татар.

Именно нашему коллективу удалось убедить в Москве влиятельную в науке Л. Н. Терентьеву и реализовать масштабный Историко-этнографический атлас татарского народа. Фактически подобный проект в СССР смогли сделать только по русскому и татарскому народам. Мы детально изучили жилище, обряды, успели зафиксировать традиционную культуру. Именно в ходе работы над атласом я пришла к праздникам, ставшими главной темой моей научной деятельности.

- В середине 1980-х гг. вышло несколько Ваших работ, посвященных внедрению новой социалистической обрядности. Не было ли это партийной установкой, неким ответом на непреодоленные религиозные обряды?

Этот процесс был связан с массовым строительством дворцов бракосочетаний, все большей торжественностью вступления в брак. В Ленинграде тогда появился Дворец молодежи, а в глубинке регистрация брака проходила все еще формально, в сельсовете. Обком, конечно, ставил идеологическую задачу разработать церемонии вступления в брак, чтобы и на селе молодожены чувствовали себя не оторванными от того, что осуществлялось в больших городах. Разрабатывались сценарии, даже организовывались курсы и семинары тамады. Особенно активно в нашей республике такая работа велась в новых городах - Набережных Челнах, Нижнекамске. Но это не было частью атеистической политики.

- Рауфа Каримовна, благодарим Вас за столь интересную беседу, от имени нашей редакции поздравляем с юбилеем и просим высказать пожелания читателям газеты «Татарский мир».

Я представитель старшего поколения, мне исполнилось 85 лет, и читателей газеты я прошу об одном, главном – оставайтесь самими собой! На каком бы языке вы ни говорили, принадлежите к татарскому народу. Я и сама была поначалу русскоязычной, потом освоила родной язык и теперь свободно владею обоими, но всегда помнила о своем народе. Были времена, когда и в Казани люди стеснялись своей нации и испытывали насмешки, хорошо помню начало 60-х гг. Эти времена прошли. Читателям уважаемой в моем кругу газеты «Татарский мир» желаю любить весь татарский мир.

С Новым годом Вас!..

Беседовал Марат Сафаров

	Судьба Гумера Гали
	Братья Хамитовы из Томска	Ирек Биккинин
	Жизнь – праздник Этнография Рауфы Уразмановой	Марат Сафаров
	Театр «Былбыл»	Альмира Тагирджанова

Январь 2022