(Продолжение, начало в 4 номере)

Жизнь Тукая, оставшегося выше «сиротства, нищеты, голода», стала наиболее ярким примером для иллюстрации жестокого правила в истории развития мировой культуры.

Есть ли на свете кто-то несчастнее меня?

Нет ни жены, ни дома – валяюсь в номерах…

…Ах, эти комнаты в казанских гостиницах «Булгар», «Свет», «Амур» – приют для одиноких в городе, который, «подорвав здоровье одних», подбирает себе других «здоровых работников»… Комнатёнка в «Амуре», проводившая своего великого хозяина на его последнюю в жизни остановку, была длиною в семь, а шириною всего лишь в пять шагов. Два окна с видом на сумрачный двор. Проникающий снаружи воздух пропитан запахами кожи, шерсти, нафталина, карболки, керосина, крыс. Вечно замерзавшему поэту судьба-злодейка пожалела даже окон на солнечную сторону…

Разные мысли приходят в голову. Я сравниваю дом, в котором жил великий немецкий поэт Иоганн Гёте, с «апартаментами» великого татарского поэта Габдуллы Тукая. Известный дом в Веймаре, пожалуй, будет побольше всей гостиницы «Булгар»!

Не бывает судеб-близнецов. И всё же хочется посмотреть на некоторых, считающих себя великими, в условиях жизни Тукая. Попробуй стать большим внутри железного сундука!..

Тукай жил в таких условиях. У него никогда не было Царского Села, но он гордо заявлял: «Совершенно не вижу себя ниже Пушкина…» Да, поэт прожил жизнь не в помещичьих усадьбах. Но жил с достоинством. Впервые взяв в руки перо, он уже старался быть похожим на самого графа Толстого. В подростковом возрасте даже ходил в длиннополой рубахе, подпоясанной кушаком… Наверно, не случайной была эта тяга на всю жизнь к писателю-колоссу.

Давайте предположим: что, если бы Тукай сегодня оказался в своём музее в Кырлае?! Не напомнит ли ему обстановка этого дома тот самый «рай» богатых домов Новотатарской слободы, вызвавший у него по-детски наивное восхищение? Кто знает, Тукай и не смог бы писать в таком роскошном дворце. Не зря же, погостив в доме миллионеров Акчуриных, Тукай сетовал: «…Соскучился по своей кровати, они нам не ровня, несколько горничных кормят, поят, спать укладывают, словно няньки, невозможно даже вволю выспаться».

Пою, хотя живу в тесном углу…

Мир для Тукая был и в самом деле тесен. Поэта и в физическом, и в социальном плане преследовали неудобства. Слова «этот мир… ад для меня…» не были сказаны просто так. Общественное сознание порождается социальной действительностью. Социальный конфликт, поднявший поэзию Тукая к вершинам величия, уходит корнями в особенности социальной жизни сына татарского народа. Противостояние, сделавшее поэта великим…

«Моя совесть и честь делают мир для меня адом…» Эта метафора поэта о мире выдумана не для красоты. Пожалуй, дело здесь в самой личности поэта, в «бунтарстве», живущем в его душе. Частушечников, желающих идти по лёгким дорогам, было предостаточно и в те эпохи, когда сотрясались жизнь, страна и народ. Таким мир никогда не кажется клеткой. (Ведь ворону не сажают в клетку).

…Прогнившая насквозь стена, стоит едва,

Чуть пальцем её ткни – она и рухнет.

Наверно, говоря о прогнившей стене, поэт имел в виду не только состояние повседневного существования. Лежащий в глубине скрытый смысл словно указывает и на другую гнилость. Вспомните только продолжение стихотворения: «Конечно, любое дерево начнёт засыхать, если вместо соловья на нём гнездится ворона!..». Разве нет в этих словах намёка, который насторожил бы цензора?

***

Личность Тукая уникальна ещё и в том смысле, что он вступил в конфликт с окружающим миром не только в духовном плане, но и в физическом. Он протестовал и душой, и телом… Как же понять суть этого противостояния?

В различных воспоминаниях, коих наберётся на увесистый том, постоянно упоминается о том, что Габдулла Тукай тяжело переживал холод. Наверно, это можно принять как бесспорную истину. Признает ли это сам поэт? Ещё как! Вспомните подпись под одним из произведений: «Мёрзнущий»… Разве этот псевдоним случаен? Теперь обратимся к творчеству. Как показывают подсчёты, приблизительно в одной восьмой (!) части от общего количества его поэтических и прозаических произведений использованы образы холода. Их много даже в письмах. Разумеется, с точки зрения смыслового наполнения образ холода варьируется. Есть холод в виде простой метафоры, вошедшей в ткань стихотворения как нить. Встречается и более расширенный образ. Часто холод становится в произведении основополагающим образом. В таких поэтических и прозаических произведениях, как, например, «Странная любовь», «Зимний вечер», «Буран», «Неожиданно», «Мороз», «Весточка весны», «Слово зиме», «Признаки весны», «Напечный рассказ», «Возвращение в Казань», образ холода неотделим от главной мысли, отражающей отношение поэта к жизни. Случайно ли это?

Поэт мёрз и потому не любил зиму. Тукай, всегда искренне излагавший на бумаге всё, что у него творится на душе, ясно выражает в стихотворениях своё отношение к зиме (холоду): «Зиму можно полюбить, если б не её морозы»; «Уйди, седовласая зима!..», «…безрадостная зима»; «… Утомился я от болезни, жду весну, здоровья жду»; «Написанное мной – это вьюжные и тёмные зимние мысли»; «Дядюшка Мороз пока мне враг»; «Нет на земле тепла»; «Измучился оттого, что промёрз изнутри и снаружи»; «От холода, заполнившего жизнь, душа замёрзла, застыло сердце… Всюду в этой жизни меня теснит холод…»

Кажется, что эти слова написаны кровью сердца в холодной комнате, где застывают даже чернила. Читаешь эти строки и словно слышишь другие строки поэта: «Пусть даже грудь моя полна огня…» Пламя, переполняющее грудь поэта, и холод, не дающий покоя душе… Противостояние огня и холода в масштабах одной личности. Трагическое столкновение с вселенским холодом! Когда же это началось? Когда в сердце вспыхнул огонь бунтарства?.. Может… Когда он, чуть больше двух с половиной лет от роду, стоял вмёрзший босыми ступнями в лёд крыльца, не в силах открыть дверь сиротства? Или когда бежал босиком по плотному, словно отстоявшийся мёд, снегу за похоронной процессией и кричал: «Верните мамочку, отдайте мамочку!»

…В Древней Греции хождение босиком считалось способом выражения преклонения перед божеством. Предки полагали, что каждый шаг, сделанный босыми ногами, продлевал земную жизнь на одну минуту. Минута, прибавленная к жизни… Почему же у Тукая, так долго бежавшего в жестокий мороз, жизнь оказалась столь недолгой, словно сон? Минута, прибавленная к жизни… Быть может, Вечность, уготованная поэту, как раз и состоит из таких драгоценных минут?!

…Кырлай. Уже начались осенние холода, но Габдулла ходит босиком. Прикопав замёрзшие ноги в землю в огороде у Сагди-абзый, худенький мальчик перебирает картошку. Но, как говорится, беда всегда под ногами. Хромая тётя Саджида, работавшая рядом, нечаянно вонзила железную лопату в ногу Габдуллы… Рана оказалась глубокой. Сразу согревшись от боли, заплаканный Апуш присыпал рану землёй и продолжил перебирать картошку… (Как видите, Арский край нам дорог ещё и тем, что эта земля впитала в себя кровь Тукая.)

Мир, казавшийся сиротским приютом, всю жизнь окружал Тукая холодом. Даже в «сиротские зимы», отличавшиеся мягкостью, поэт промерзал до мозга костей. Как-то в сентябре жаловался: «Нет на земле тепла…» Всё потому, что он мёрз, очень мёрз… Торопился согреть других. И ничего для этого не жалел.

…Казахская степь. Летнее пастбище Дэвана. Тукай, путешествовавший вместе с приятелем из Уральска, с удивлением обнаружил, что мальчишки до шести-семи лет здесь ходят совершенно голыми. При виде их по телу поползли мурашки. К удивлению примешалась жалость. Возможно, мальчишки и в самом деле не мёрзнут. Но всё же юноша оставил казашке пару своих полотенец: «Сшей старшему рубаху, младшему штаны…»

«Зимой 1910 года у меня не оказалось пальто, – вспоминал народный артист ТАССР Касим Шамиль, – поэтому большую часть времени приходилось отсиживаться в номере. Однажды Тукай встретил меня в коридоре и предложил:

– Брат суфлёр, я вижу, ты всё время грустишь в номере, может, наденешь моё пальто и… прогуляешься немного? Если не сочтёшь за труд, заодно выполнишь и моё поручение».

Мороз приветствует того, кто в лисьей шубе, и залезает за пазуху тому, кто в шубе рваной. Пожалуй, что и правда. Он не имеет снисхождения к обездоленным. Наверно, холод, как гремучая змея, жалил до самого сердца и шакирда, ходившего в жестокие холодные зимы босиком в медресе. Ведь не зря же Зиннатулла-хазрет даже в летнюю жару не расставался с тёплыми войлочными чунями… Поэт, приехавший в Учили «хворать», не раздумывая отдаёт свои валенки босоногому шакирду. Пальто Тукая, валенки Тукая… Кажется, что они до сих пор согревают нас…

Заговорив об одежде, хочется напомнить: хотя Тукай до последнего вздоха страдал от холода, он не любил носить лисьи шубы. И валенки надевал очень редко. Не запомнили его современники и в дорогой меховой шапке. А вот то, что зимой 1911 года он ходил в студенческой фуражке с синим околышем, это факт. (В годы ожесточения реакции такой головной убор вызывал у полиции раздражение.) И сестра Саджида лишь силой смогла заставить щеголеватого молодого человека, приехавшего чёрной холодной осенью на родину пройти набор в солдаты, надеть шерстяные варежки и валенки. …Тукаю никогда не хватало тепла. Бывали моменты, когда он был готов отдать полцарства хозяину горячей печи, к которой можно было прижаться. Но в гостинице «Амур», которая отапливалась паром, печь, способная дарить такое наслаждение, была только одна – в умывальной. Днём там обычно никого не бывало. Какое удовольствие поэту! Глаза невольно закрываются. Он погружается в сладкие грёзы. Сердце, уже почти забывшее тепло материнского лона, словно тает в волнах, исходящих от горячей печи!..

Когда холод доводил до дрожи, поэт не раздеваясь ложился в кровать. Сжимался в комок. И без того небольшое тело становилось ещё меньше. Не выдержав, накрывался поверх ещё одеялом, бешметом или казакином. Обед заказывал в номер. В ночные часы, позвонив в звонок, просил принести чаю.

…Тяжёлые условия, царившие в тюрьме народов, бросили его в когти «социальной болезни». Разве не достаточно было холода сиротства?! Удар следовал за ударом. К ним ещё добавился холод чёрной реакции. Холод преисподней, от которого не по себе даже здоровым людям. Попробуй выдержи! Как сокрушался сам поэт, «когда голод, холод и нужда атакуют одновременно, не выдержит не то что человек, но даже и титан». Тукай выдержал. А ведь можно было и сломаться…

Наконец, впервые в жизни поэт идет на приём к врачу. Ему ставят страшный диагноз. Своими гнетущими мыслями Тукай делится с Кабиром Бакиром: «… Надежда умерла, кровь застыла, её нет больше не то что согреть других, но даже и себя…»

Безжалостная действительность избрала путь медленного уничтожения поэта, сопротивлявшегося душой и телом. Затянувшаяся дуэль. Социальная болезнь. Переформатирование вселенского холода, в большой степени определившего психологию творчества, в метафоры, наполненные социальным содержанием. Стихотворения, которые воспринимаются, как ответ сердца на холод. Отголоски пламени… Наверно, всё здесь не случайно.

Холод, вступивший в противоречие с организмом, не только пробрал поэта до мозга костей, но превратился в довольно сильный инструмент творческого постижения мира. Для поэта с больными лёгкими понятие холода природного соединяется в его творчестве с социальным холодом, который сопровождают такие несчастья, как голод и нужда. «Дядюшка Мороз пока мне враг…» Большинство таких образов сопровождаются ощущением конфликтности ситуации. Между тем в творчестве Хади Такташа, который пришёл в этот мир (и ушёл) зимой, отношение к холоду вообще иное. «В этой жизни даже в холодной зиме есть нечто интересное для «нас, безумных»… Поэт безумно любил зиму! Наверно, Такташ не случайно говорил: «Материал для меня – метель, буран».

Остановимся на социальном содержании образов, связанных с холодом, в творчестве Тукая. Наверное, вы помните стихотворение «Буран». В произведении описывается, как беснуется внезапно налетевший снег. Безжалостная метель не даёт открыть глаз. Бьёт в лицо. Каждый тёмный предмет чудится волком. Страшно. Завывает метель, путает дороги!..

Я ворчу, а сверху сквозь метель луна смеётся,

Я, бедняк, страдаю, – а там словно с балкона бай смеётся!

Так завершается стихотворение. Очевидно, что поэт и на обыкновенную метель смотрит сквозь призму окоченевшей в холоде чёрных годов души. Вот это своеобразное переживание придало ассоциациям социальное содержание. (Обратите внимание и на время написания произведения: 1912…) Замерзающий герой говорит о своих ощущениях, опираясь на приёмы контраста и аналогии. Беснующуюся, безжалостную метель мы понимаем как навалившуюся на человека нужду и испытания. Бедняки, страдающие под давлением жестоких обстоятельств, противопоставляются богачам, живущим в своё удовольствие. Такая же антитеза, наполненная социальным содержанием, ясно чувствуется и в стихотворении «Мороз».

…Богачи оделись в шубы беличьи и лисьи,

Они себя считают украшением Сенного базара;

Протянутые руки, нужда и рваные джиляны

Им кажутся забавными, смешными.

То, что холод поднимается до уровня символического образа, как голод, нищета, наблюдается и в произведениях, представляющих собой вольные переводы из поэтов других народов («Зимний вечер», «Слово зиме», «Весточка весны» и др.) Это ещё раз подтверждает, что различные образы холода и мороза в творчестве поэта были связаны с душевными переживаниями писателя и уходили корнями глубоко в духовную сферу его личности.

Остановимся только на переводе, который написан с использованием стихотворения Александра Плещеева. В зимний вечер дети слушают сказку, которую рассказывает им мама. Дома тепло. Хорошо!.. И вдруг стихотворение приобретает такое звучание:

Но иногда вам нужно вспоминать:

Не каждому даровано такое счастье;

Есть дети малые – сироты бедные,

Нет у них родителей, земли и дома.

И в этот зимний вечер им укрыться негде,

Мёрзнут у них лица и носы;

И благо, если холод не убьёт их,

Иным от холода приходит смерть…

Заставляет задуматься и следующее: произведения, отражающие особую «тягу» поэта к образам холода, были созданы в период, когда революционное движение в царской России жестоко преследовалось, то есть в годы реакции. Это факт, который подтверждает, что поэт строит поэтическую аналогию, имея в виду социальные идеи. Наверно, поставить под своим произведением подпись «Мёрзнущий» поэта заставила и обострившаяся в этот период болезнь.

Чем больше он мёрз, тем сильнее становилась в нём тяга к борьбе. «Быть может, и правда огонь преисподней горит в душе поэта?» Он сжигал врагов в огне своего бунта. Поэт, зябший с тех самых пор, как его ноги впервые вмёрзли в лёд сиротства, согревал свой народ, веками коченевший в мраке царизма. Согревал, пока не остановилось его горячее сердце!..

…На одном из литературных вечеров, организованных в «Восточном клубе», «ангел» по имени Зайтуна обсыпала Габдуллу конфетти. Какие чувства пережил поэт в эти минуты? Может, потупившись от смущения, разлившему по всему телу божественного тепла, он вспомнил детство, те дни, когда гонял гусиные пушинки на лужайке между двух казанских слобод?! От непорочности обычно веет каким-то холодком. Не пробежал ли у вечно замерзавшего поэта мороз по коже, – как это было давным-давно, когда кружились вихрем, осыпаясь, словно снег, лепестки черёмухи, росшей возле родного дома?! «Моя любимая – такая холодная…», «Моё святое одиночество…» Удивительно! Ведь Тукай и историю своей любви переплетает с темой замерзания. Только смысловая наполненность образа холода меняется.

Приход в мир долгожданной весны обозначает, что по зиме «справляются поминки». «От радости, что весна близка, на лицах светятся улыбки…» Поэт, не в силах сдержать радость торжества, готов снести своё пальто в ломбард!.. Зима и весна. Вечное противоборство в душе поэта. Тукай, неотделимый от вечной весны. И рана, открывающаяся весной…

…1911 год, конец декабря. Сколько можно мёрзнуть, как таракан, в комнате, отапливаемой через день! Тукай, измученный борьбой с холодом, уезжает на родину, чтобы набраться сил. В поисках тепла…

Подвода остановилась возле одного из домов Учили. Укутанный в тулуп Габдулла делает попытку встать с саней. Но слабость берёт своё. Кабир-абый и его жена Рабига, поддерживая под руки, ведут дорогого гостя в дом. Подхватив с двух сторон… Так же поднимал Александра Пушкина, получившего на дуэли на Чёрной речке смертельную рану от российского абсолютизма, его любимый народ, который считал его своим. И так же отнёс его на сани вечности…

В деревне поэт насытился теплом! Есть все условия – можно болеть в своё удовольствие. Ему выделили маленькую избу из сосновых брёвен. Как сундук. Совсем не похожий на тот железный, тесный! Дважды в день топили печь. Воздух замечательный. Страдания от холода, который мучил его с сентября, в этом блаженстве постепенно стали забываться. Если не душил кашель, то можно было посидеть над бумагами. И твоё перо никто не выкрадет. (Кажется, у лжепоэтов, желающих стать великими, и поныне хранится украденное у Тукая перо.) Нет нужды терпеть общество скорняков, извозчиков, жуликов или мучиться, как на постоялом дворе, от постоянного хождения вокруг себя бестолковой незрелой молодёжи. Здесь не мучают изболевшуюся душу различные «заусенцы» на пальцах рук и не топчут его раненое сердце те, кто видит в нём «человека, который скоро умрёт», и не замахиваются на него кадимисты-драчуны, привыкшие охаживать татарских писателей «железным шкворнем» по лицу. И нет здесь зрящего ока охранки…

…Время от времени поэт бросает в горящие в печи дрова пучки соломы. Пламя моментально слизывает их. Наверно, точно так же до приезда жандармского отряда жгли книги, тетради, рукописи, вызывавшие недовольство властей, шакирды медресе «Буби», жгли и напевали: «Долой самодержавие! Составим ожерелье из чиновничьих голов!» Наряду с пламенной «Марсельезой» и стихи Тукая превращались в пепел. Это событие случилось год назад. Возможно, сам поэт доподлинно и не узнал, что топливом для топки паровоза прогресса стали и его стихи.

…Даст бог, не заберусь на печь молчком,

Меня уж как-нибудь стихи согреют.

Однажды Габдулла надумал съездить с дядей в Арск. Квартировать решили в одном русском доме. Во время неспешной беседы за самоваром поэт вдруг почувствовал, как по его спине побежали «замороженные тараканы». Даже чай не мог совладать с охватившим его холодом. Пришлось забраться на печь. Здесь предоставим слово самому поэту: «Забрался. От того, что холод в моём теле встретился с жаром, который был сильнее его, по телу разлилось блаженство… Если бы я был богат, то заплатил бы старику по рублю за каждую минуту, проведённую у него на печи!..

– Да, одно дело – стихи, другое – ось, на которой крутится мир…»

Такую истину привёз поэт из большого села к себе в Учили. Истину, которую обрёл, когда замерзал…

Да, поэт испытал неописуемое блаженство в тот миг, когда холод, владевший его телом, встретился с жаром. Какие мысли витали в голове Габдуллы, когда он раз в неделю мылся в бане? Если бы знать! Наверно, поэт вспомнил своё стихотворение, написанное год назад: «Всё больше грязи на душе, и совести покоя нет; как вышло так, что на земле для тела баня есть, но нет – душе?!» Может быть, промелькнули и будущие строчки: «Запачкался я сам, но мир отмыть не смог…» (Каюту парохода «Фултон», который вскоре увезет его в Уфу, он от распирающей его радости сравнит с «походной баней».) Как знать, возможно, поэт в последний раз с таким удовольствием мылся в бане. Перед трагической дуэлью…

…Петербург. «Город, где живёт Его Императорское Величество». Стольный град с Зимним дворцом. Не отсюда ли растекается холод, замораживающий Россию? Не отсюда ли началось движение «столыпинского ледника»?.. Вот где, оказывается, адский холод! «Хотя был конец апреля, петербургский холод был холодом январским, его сырость – всем сыростям сырость». Поэт попросил затопить печи, которые уже не топили. Пламя загорелось, облизывая каминную решётку, но показалось ему холодным, как бенгальский огонь. А вдруг и пламя твоей поэзии будет таким же? Тьфу-тьфу!.. Он глотал аспирин чайными ложками. Но это лекарство, которое, «как щётка, и чистит, и изнашивает одновременно», не давало душе даже крупицу тепла. Не помогали и капсулы «Гуй-ю» с нарисованными на коробочке волчатами. Поэта сотрясает внутренняя дрожь. И одет он слишком легко. Ладное пальто, сшитое на английский манер, пожалуй, годилось лишь для чуть прохладной погоды. В жестокие морозы даже трубы музыкантов из похоронного оркестра бывают укутаны тряпками, чтобы не замёрзли… Ведь не полезешь в муфты богатых дам, чтобы… согреться. И от того, что посмеёшься над собой, теплее не становится. А может, это тело охлаждает себя, когда в нём кровь кипит?! И хотя замёрзшая душа поэта не согревается, в его сердце полыхает пламя бунтарства! Кровеносные сосуды горят. Как бикфордов шнур! И всё же…

От холода, заполнившего жизнь, душа замёрзла, застыло сердце…

Всюду в этой жизни меня теснит холод.

Не приближение ли это финала опасного противостояния? «Прощай, мой друг! Я скоро поднимусь на виселицу…» Приехал ли сюда поэт лишь для того, чтобы прочитать в глазах Александра Поля – доктора с внешностью пророка – смертный приговор?! «Последняя стадия туберкулёза, одно лёгкое… совершенно разрушено. От второго осталась лишь половина. Дышит лишь четвёртой частью от общей площади лёгких…» Ещё через десять-одиннадцать месяцев, подобно Пушкину, получившему на дуэли смертельную рану, Тукай обессиленно упадёт на своей последней остановке. Поэту и смертное ложе достанется за деньги!..

Первая станция смерти… Последняя дверь перед вечностью для птицы души. От этой двери Тукая не прогонят. Страж любви уложит израненного поэта в постель. На подушки, которые он сам привёз из Учили… Наверно, его тёте и в голову не могло прийти, что они станут смертным одром. Смертным одром для Тукая!.. Эти подушки, вобравшие в себя тепло земли его матери, может быть, хотя бы на время подарили целебную силу замёрзшей душе поэта. Переживая предсмертные муки, он опирался на них. Подушки, вобравшие в себя тепло Тукая… Где они сейчас? Украдены, как и зеркало из его комнаты? «Летают, как снежинки, по земле пушинки из подушек этих?..»

Вот русская женщина, ухаживающая за больными, вытирает холодный пот, выступивший на лице поэта… Ах, если бы рядом был «белоснежный чистый ангел» – милосердная Саджида-апа, которую не забыть и в могиле! И чудится – когда прощаешься с жизнью, был бы рад и старухе-знахарке, которая когда-то в детстве мучила его, закапывая сахар в его заболевший глаз. Кто же подаст последний глоток воды?..

Поэт то берёт перо в руки, то откладывает его в сторону. «Перо – как лев…» Где остались те времена! В слова последнего письма, адресованного секретарю журнала «Анг», его превосходительство Время вложило символический смысл ещё до того, как высохли чернила: «…Я послал всё, что было». Перед глазами предстаёт невероятно обширное творчество Габдуллы Тукая, и словно слышатся полные сожаления слова поэта, делающего свой последний вздох: «Дрожащими руками я описал нынешнее состояние нации…»

В окне играют солнечные лучи. Душа просится наружу. В памяти обрывками всплывают когда-то написанные строки о весне: «Тают снега и льды… Птицы, уставшие от бесконечности и зимнего холода… вновь оживают… Всюду начинается движение, жизнь и радость». Как молния мелькает в памяти его мысль: «Человеческая жизнь, как правило, не превышает ста лет…» А ему нет ещё и двадцати семи!..

Страж любви, всю жизнь относившийся к поэту как к пасынку, отходной молитвой читает над ним «Священные чётки…», лишь заменив имя Толстого: «Солнце обещает, что если Тукай оживёт, то оно даже в зимние месяцы будет освещать землю улыбчивым, радостным светом, не давая волю холодам…»

Но мир без холодов не бывает. И, подобно леднику, порою надвигается опасность холодных войн. Однако земля, нацелившись на весну, потихоньку согревается. Тукай помогает согревать нашу охваченную морозом вселенную. В мире, который всё ещё несовершенен, Тукай продолжает бороться. Он призывает быть наступательным, как весна, и каждому новому поколению напоминает: «Мы должны стать защитниками, настоящими гражданами и в полном смысле слова слугами нашей великой страны».

***

Мучительная, надолго затянувшаяся дуэль. Неравная схватка. Свеча, сгоревшая с обоих концов. Где он брал силы!.. В ушах звучат слова Шигаба Ахмерова: «Он придавал значение только здоровью духа, чистоте совести… Не считаясь с тем, что с каждым днём ему становилось всё хуже, он всё время старался, всё время писал, продолжал сражаться против чёрных сил своей духовной мощью».

Здоровье духа… Этот некрепкий с виду человек, которому всегда недоставало физического здоровья, черпал силы вот из этого неистощимого источника. Источник здоровья поэта – здоровье его народа. Не оттуда ли берётся его духовная сила? Поэт, воспринимавший болезни народа как свои, даже из своих ран черпал какую-то вдохновляющую энергию. Наверно, и это идёт от крепости его духовного иммунитета. От крепости его веры… И пессимизм поэта, временно усилившийся в тревожные годы, воспринимается как протест страдающего от «социальной болезни» человека против этого общества. Своё ветхое, как бешмет, тело он латал целебным трудом. Наверно, то, что поэма «Сенной базар…» вышла отдельной книгой в течение двадцати дней, что в 1909-м увидели свет восемь его сборников, в 1910-м – пять, а в 1911-м году – восемь, поэту, не придававшему значения своим ранам, всё же вернуло на время энергию, как живая вода. Быть уверенным в том, что ты поступаешь правильно, и что ты нужен народу. Любить свой народ… Всё это придавало сердцу поэта силу молнии. Даже когда становилось совсем невмоготу, он находил в себе возможности для искренней улыбки. И даже в смерти, забирающей его таким молодым, он сумел увидеть «и горе, и радость».

«Если тело не в порядке, не ладится и в душе. Если не ладится в душе, то не в порядке и мысли… А потому ничего не пишется…» Так сетовал поэт. Но с какой самоотдачей работал! Иначе разве он смог бы оставить за семь лет, пролетевших, как краткий сон, толстые тома, легшие в основу нашей новой литературы?! Иоганн Гёте советовал в дни, когда не пишется, предаться развлечениям (или спать). Джордж Байрон, не любивший принуждать себя, совершал конные прогулки по берегу моря… Тукаю не хватало времени. И с детьми он играл в бабки лишь мимоходом. Как возмещение за сиротское детство… Даже когда оставались считанные минуты до конца, он заботился о деле своей жизни: «Когда будет последняя корректура?..»

«У нас была должность — огнедержатель, когда в горах не было электричества, не было свеч, – писал Расул Гамзатов. – Огнедержателем своего народа можно назвать и Тукая. Это — огонь любви, это — огонь таланта, это — огонь непримиримости к пошлости, лжи, огонь ненависти к многочисленным врагам всей земли. Этот огонь он завещал нам».

Огонь поэта согревал других. Врагов он сжигал в огне ненависти. Эта великая миссия делала Тукая сильным. В борьбе против холода мира он пал жертвой, сгорев совсем молодым.

Чем краше цветок, тем быстрее он погибает от заморозка…В памяти народа Тукай возведён в ранг святых. Он замерзал, но пламенел… Величие, которое невозможно повторить. Вот почему мужество таких титанов достойно особого уважения.

Тукай погиб на дуэли. В духовном и физическом столкновении с общественной системой. Соединив с народной ненавистью, «всепобеждающей и приводящей на путь истинный любую тёмную силу», вечный огонь своего израненного сердца…

	Путешествие в Булгар	Марат Сафаров
	Горящая с обоих концов свеча…	Зиннур МАНСУРОВ
	Не оставим Донбасс в беде
	Театр, созданный народом
	Ирина Салихова: «Счастье, когда рождается малыш!»	Лейсан Ситдикова

Май 2022